Владимир Вяткин: Через глаза матери, потерявшей сына-солдата, можно показать всё намного острее

О фотографии:

«Фотографией я занимаюсь 24 часа в сутки. Это не означает, что я день и ночь бегаю и что-то снимаю. Это осмысление и переосмысление».

«Не думайте, что я так долго снимаю свои серии, потому что я такой усердный, кропотливый и основательный. Просто иначе не выходит. Есть серии, которые я снимал 20, 30 лет. Одну снимал 46 лет. Умер человек, и она закончилась. Хотя есть две «коротких» серии. Одну я снял за семь секунд, другую – за две минуты».

«О любой моей фотографии я могу сказать всё: каким аппаратом снимал, фокусное расстояние объектива, выдержка, диафрагма, плёнка. Не подумайте, что я сумасшедший. Это называется профессионализм».

«Четыре года назад я отправился на World Press Photo за очередной наградой. Поехал через силу, чувствовал себя мерзко. Ехал с одним желанием: посмотреть на лучших в мире 48 фотожурналистов. Приз мне вручал человек, который на меня внимательно смотрел. Пожал мне руку, вручил, потом отозвал и спросил: «Вы меня не помните?». Я говорю: «Нет». Он отвечает: «Вы в 1987 году вручали мне награду, мне было 24 года».

«Я не думаю во время съёмки о выдержке и диафрагме. Об этом думает мой аппарат. Верно настроенный. Я слежу за резкостью, композицией. Чаще всего я пользуюсь ручным фокусом, у меня так быстрее получается. Есть ситуации, где автофокус – только помеха».

«Фотожурналистика – это исследование жизни. А как можно исследовать жизнь человека, не имея конфликта?»

«Я очень люблю выставки. Иду на отличную выставку, а потом думаю: «Кто-то мудрее, чем я, кто-то образованнее, чем я». А через неделю, две недели эгоцентризм заставляет взять аппарат и доказать, что и я не хуже. Я борюсь не с кем-то, я борюсь сам с собой».

«Учиться нужно не у фотографов, а у художников. Василий Суриков – типичная фотожурналистика. Но фотографу намного сложнее, чем художнику или поэту. Там есть время для осмысления, дописывания. Иванов писал «Явление Христа народу» 25 лет. Снять это в реальной жизни невозможно. Всё в динамике. Мы привязаны к жизни, и никуда мы не денемся».

О жизни:

«После интерната я безуспешно сдал экзамены в университет. Дальние родственники меня пристроили в агентство печати «Новости», которое затем стало «РИА Новости». В этой организации я работаю безвылазно с 1968 года. Четырежды меня увольняли, сокращали, брали обратно. У меня было 29 главных редакторов».

«Дважды в своей жизни я менял все документы. Себе и своим жёнам. Место жительства, телефоны».

«Однажды я вернулся из Чечни и увидел, что моей жены нет, детей нет, я остался в одиночестве. Как любой нормальный мужик, начал пить водку и снимать цветы».

«Первый этюд цветочной серии называется «Чёрные тюльпаны – грустное веселье». Своей жене, которая ушла, 15 лет в день её рождения я из Аметердама привозил 101 чёрный тюльпан».

О задачах фотографа:

«Прежде чем нажать на спуск, задайте себе вопрос: зачем я это снимаю? У Вас есть ответ на этот вопрос? – Снимайте. Если нет ответа, сделайте ещё кружочек, два кружочка. Как говорил Миша Геллер, если человек не знает названия своего снимка, это снимок не его. Всё должно быть осмысленно».

«Если куда-то едете, ни в коем случае не ставьте себе задачу снять сто гениальных снимков. Не выйдет. В задаче должно быть условие – снять всё в одном снимке. Если такой задачи нет, вы будете фоткать. Все мы фоткаем, и я фоткаю тоже. Но если у вас есть чёткая цель, вы будете охотником. Вы будете охотиться за своим».

О войне:

«Меня сейчас очень волнуют судьбы людей. Сотен, тысяч людей. Безвинно гибнущих в Украине, в Донбассе. Со стороны и украинской армии, и ополченцев. В связи с этим я выложил серию, которая называется просто – «Солдатский труд». Думаю, это лучшая моя серия».

«Я был на 11 войнах. Когда я снимаю на войне, я не думаю о выдержке и диафрагме. Лучшие свои снимки я снял не на войне. Нужно либо снимать, либо сопереживать матери, у которой погибли три дочери. Солдату, который чудом не погиб и вылез. Я не думал о том, что у меня висит аппарат. Не об этом я думал. А о том, что нужно сделать, чтобы его выручить».

«На войне ты сидишь неделю, две недели. Все смотрят на тебя и спрашивают: «Ты чего здесь делаешь? Отвечаешь: «Ребята, работайте». И вдруг через месяц ты чувствуешь, что нашёл эту тематическую дистанцию. Ты уже свой, на тебя никто не обращает внимания. Тогда начинаешь работать, и у тебя одно желание: лишь бы не приехало телевидение. Садится вертолёт, выходит генерал, напомаженный, наодеколенный. Выходит съёмочная группа, снимает со штатива солдат, которые чистят одежду, оружие, едят. Вертолёт улетает, и тебе надо начинать всё сначала. Я не говорю о том, что плохо отношусь к телевидению. Но у нас разные задачи».

«На войне главный герой – солдат. Журналист мешает воевать. Лично я мешал многим. Ты лишнее звено, надо отвечать за твою безопасность. Отчитаться за взвод легче, чем за одного журналиста. Поэтому мы на войне мешаем. Никто нас там не ждёт с распростёртыми объятиями. Нас не ждут ни в тюрьме, ни в психбольнице, ни в детской лечебнице, ни в родильном доме, ни в школе, ни в детском саду, нигде не ждут».

«Однажды Стенин спросил: «Зачем ты ездил в Чечню 28 раз?». За одной фотографией. Я видел одну ситуацию, но физически снять её не мог. Ездил не за тем, чтобы снять именно это. Важна была идея. Ночью я ехал с офицерами «Альфы». На «Урале», в закрытой брезентом машине. Была зима, январь, было жутко холодно. В Чечне минус 18 – всё равно, что у нас минус 40. Жуткая влажность, мороз, ты весь мокрый. На переезде я отодвинул брезент и увидел сцену. Из белой трансформаторной будки на носилках вынесли останки российского десантника. И бедная мать, стоя на коленях, обнимая куски замороженного мяса, опознавала своего сына. А в пяти метрах от неё вынесли на носилках останки молодого чеченца. И бедная чеченская мать опознавала своего сына. Необязательно снимать оторванные руки, ноги. Через глаза матери, потерявшей сына-солдата, можно показать всё намного ярче и острее».

«К сожалению, на войне и с той, и с другой стороны гибнут самые лучшие: самые смелые, самые физически крепкие, самые одарённые. Это логика любой войны».

Об искусстве:

«Одна из моих лучших тем – «Валькирия» Рихарда Вагнера, крупные планы дирижёра Кента Нагано. «Валькирия» – самое сложное у Вагнера произведение, любимое Гитлера. Моя задача была эту сложность предать через снимки великолепного дирижёра, в чьём оркестре я играл бы с удовольствием. При передаче логики Вагнера в изображениях дирижёра я ещё усложнил задачу – взял за основу изобразительный стиль монументализма. Это Вера Мухина, Густав Вигеланд. Снимал я два месяца. Четыре года у меня ушло на то, чтобы выложить это в некую серию. Я снимал на расстоянии 60 метров. Объектив – 1200 миллиметров. Через который видно и глаза, и поры, и слёзы, и пот. Через 20 минут начинают «ехать» мозги, всё мелькает...»

«К современному искусству я отношусь неоднозначно. Для меня классическое, реалистическое искусство понятно. В современном искусстве есть, чему учиться, есть интерес, но оно вызывает некую иронию».

«Музыка и фотография обладают великолепными возможностями к шифрованию. Вы не думайте, что снимаете натюрморт или своих героев. Вы снимаете сами себя. Своё настроение, жизненные обстоятельства».

«Кшиштофа Пендерецкого я снимал со 100 метров. Для меня это бог, гениальный композитор, дирижёр. Я даже не знаю, о чём с ним говорить – с богом».

Записал Сергей Егоров