Пётр Мамонов: И как жить после этого – вот о чём базар

О стихах

Я очень счастливый человек. Давно, уже лет 30, пишу стихи. У всех поэтов есть такой зуд: они ловят людей, чтобы почитать им свои стихи. А я могу написанное тут же вам прочитать. Это очень радостный момент.

Есть у меня близкий друг, с которым мы общаемся в деревне, где я живу. Устроились мы хорошо. Он тоже пишет стихи, и вот то я ему читаю, то он мне. Я ему говорю: «Владимир Петрович, какое же у тебя здесь место удивительное!». А он: «Пётр Николаевич, а у тебя какая ж рифма тут!».

О кошках

У меня в деревне очень много кошек. Их дачники бросают. А мы им в таком домике специальном ставим корм. Они прибегают. Кто хочет, тот живёт. Хотят очень многие.

О делании добра

Когда что-то делаешь и не стремишься за результатом, за какой-то наградой, то ловишь потом себя на мысли: как же хорошо бывает, когда сделал что-то просто так. Как у нас говорится, ради Христа.

О драконах

Когда приехал к вам, меня с поезда поселили в гостинице, где китайские драконы какие-то на стенках. Мне так страшно стало. Я начал ершиться, а потом вспомнил: если сейчас потерплю этих драконов, они будут нестрашные, а потом я ведь исполню заповедь Бога, и сам Господь придёт в моё сердце и мне поможет. Остался в номере, и – спать, спать, спать. А утром просыпаюсь, и знаете, так стало хорошо. Вот и всё. Как нас учат мудрые, гневаться и раздражаться – есть не что иное, как наказывать себя за чужие глупости.

О детстве

Вспоминаю свои юные годы, и не так уж вспоминается много чего. Какие-то только искорки. Вот я очень запомнил, что тогда представляли из себя табачные киоски. Была у нас тогда дружба с Республикой Кубой. И по удивительно низкой цене продавались настоящие гаванские сигары. Помню, что огромная такая сигара Upman, которая стоит около 100 долларов, у нас стоила рубль. И вот зимой посередине такого серого царства и отсутствия всего табачные киоски подсвечивались, и было много интересных папирос, сигарет. И эти киоски, сигареты – это было что-то загадочное.

О Табакове

В жизни важнее всего – что умрёшь.

Вот наш замечательный артист умер, Олег Павлович Табаков. Он до конца дней был жизнерадостный, жизнеспособный. И вот его нет. Он особенно был такой живой-живой всю жизнь. И вопрос только один: что будем делать в четверг, когда умрём в среду? Что там будем делать?

Актёры того поколения: Юрий Владимирович Никулин, Евгений Павлович Леонов – они в первую очередь отличались не своим артистическим даром, а даром жить, делать доброе. Они все очень много помогали людям. Всяческим несчастным, забитым, заброшенным, разнообразнейшим людям. И всё это делали втайне. И думаю, что это – самое важное, что Олег Павлович с собой взял. Столько сделал всего хорошего бедным артистам, пьяницам. А те роли, которые он сыграл, как ни странно, – не так уж это важно. Важно, какова его душа. И какова будет душа каждого из нас, когда мы перешагнём этот порог. Который всем придётся переступить.

И эти мысли совсем не печальные: они радостные, заставляют взбодриться, пошевелиться. Посуду вымыть без очереди. Что-то такое сразу хочется сделать.

О звуке

Вообще нас мудрые учат, что надо удаляться от причин, нас возбуждающих. Не смотреть всё это телевидение. Говорит: какое же телевидение ужасное, а сам смотрит.

Вот был интересный фильм про природу звука. Ведущий сделал эксперимент. На дощечке рассыпал ровным слоем песок, взял скрипку, провёл смычком – и песок на глазах организовался в удивительно красивую геометрическую фигуру.

Не говоря уже о том, как превращается в красивые кристаллы при хорошем звуке вода. А мы на 80 % состоим из воды. Как же, оказывается, важно, даже с точки зрения физики, что мы слышим. На рынке каждый кусок понюхает: чуть пахнет – есть не будет. А тут – пища души.

О виниле

Я очень увлекаюсь собиранием виниловых пластинок. У меня аппаратура хорошая. Благодаря вам я накупил себе. Видите как: о Боге, о Боге говорю, а потом… Ну ладно. «Не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать», – нас учит Пушкин.

Ну вот. Захожу однажды в магазинчик маленький, где огромный выбор старых виниловых пластинок. И вижу альбом, который мне очень нужен. Уже руку протянул, а мужичок какой-то – цап! Я говорю: здравствуйте, так и так, не уступите ли, мне так это надо. Он говорит: нет, знаете, я сам люблю эту группу. Я, говорит, вас знаю, понимаю, но всё равно. Ну, я пошёл. А там много чего. И мы ходим, ищем, ищем. Ходим час, наверное, отбираем. Я за ним краем глаза наблюдаю. Смотрю, он эту пластиночку отложил в сторону, отошёл дальше, дальше, а она лежит. Сияет. Думаю: забыл, сейчас я её. А потом: стоп. Вот я беру пластинку, а вот – Христос. Нет. Не могу. Расстроился, ушёл. Через неделю прихожу туда, только вхожу – эта пластинка стоит. Случайно, скажет неверующий. Да нет. Господь даёт: хочешь – на!

О борьбе

Мой любимый святой седьмого века – отец Исаак Сирин. Он пишет вещи, которые мне очень, во-первых, пригождаются, и потом, там такая поэтическая речь. Вот он пишет: «Слово от деятельности – сокровищница надежды; мудрость, не оправданная деятельностью – залог стыда». Поэтому я, когда рассказываю, как быть, как жить, я никого не поучаю. Рассказываю маленькие моментики, что вышло у самого.

В частности – со всякими вредными привычками очень долго боролся, у Бога просил. Лет пятнадцать у меня ушло на то, чтобы увидеть эту настоящую, подлинную радость этой жизни. Вообще сколько в этом бултыхались, столько придётся и выкарабкиваться. И никаких «я с понедельника бросил пить».

До тех пор, пока я оставлял себе всякие щёлочки вроде «год не пью, а потом…», ничего не происходило. Проходил год, а потом опять заново. Думал: ну, два года. Но потом меня пробило, что я вообще никогда больше не буду. Всё, хорош уже.

Как раз в то время я читал книжки страшные, Александра Исаевича Солженицына. О наших лагерях, о пытках ужасных, которые наши люди выдержали. И я думаю: вот это дьявол месил, заставлял это делать людей, мучить, расстреливать. А если я опять – я вместе с ним. Вместе с тем, кто моих людей лучших стрелял. Если реально так подумать… Мне это очень помогало.

О чёрном дне

Деньги лишние появились, я золото купил. Золотую цепочку. А потом думаю: алё! Она у меня как укор немой до сих пор лежит. Если откладывать на чёрный день – он обязательно наступит.

Об искусстве

Если бы искусство меняло бы что-то в нашей жизни, то мы бы давно жили в раю. Правда? Столько создано всего за историю человечества удивительного. Искусство – это своего рода такие костылики, чтобы нам легче идти. Об этом сказал здорово Пушкин: «И чувства добрые я лирой пробуждал». Вот цель искусства.

Об «Острове»

Господь нас выбрал, и через нас это всё случилось. Но мы со своей стороны старались изо всех сил. По двенадцать часов был съёмочный день, на этом ветру, в этих жутких условиях. Очень сложная тема. Мы и плакали, и молились, и были полные недоумения. Но за весь съёмочный период ни одной не было ссоры, злобы, интриги. Съёмочная группа – это огромный организм. Около ста человек участвуют. И ничего такого не было.

Конечно, фильм меня не изменил. Я просто изо всех сил старался и знал, о чём речь. На своём мелком, вшивом этом опыте, когда пить бросал, курить бросал – я также плакал, валялся, просил, опять падал, опять просил. Всё это оказалось мне очень знакомо. Как мой герой, отец Анатолий, всё время чувствует, что грех, грех, грех.

Я как-то у себя в деревне на исповеди говорю: батюшка, так и так, гордость там, то, сё… Он говорит: ты кисточка в руках художника. Я запомнил это на всю жизнь. Так же и про фильм «Остров». Надо быть кисточкой в руках художника.

О сложной сцене

У нас в «Острове» был очень сложный момент – изгнание бесов. Это сложная сцена, которой мы очень боялись. Боялся, чтобы эта пена не пошла – если американские фильмы на эту тему взять. Где ужасно все прыгают, кричат, гавкают. Что же делать? А там рядом небольшой монастырёк был, где жили три монаха, молодые такие ребята. Я к ним пришёл, говорю: «Вот не могу, замучился, может, стоит эту сцену вычеркнуть, отказаться от неё вообще?» Они мне говорят: «Пётр, давай Евангелие открой. Господь изгонял бесов? Изгонял. Ну – полный вперёд. Всё просто». Мы, конечно, молились долго. И Бог дал.

О «Шапито-шоу»

Режиссёр этого фильма Сергей Лобан очень хороший человек. Мне он очень симпатичен. Но у него некоторые другие представления о границах того, что можно показывать на экране. Этот фильм состоит из четырёх частей. Одна часть – в которой играю я. В этой части я своим авторитетом давил на то, чтобы никаких не было голых тел, скользких тем, матерных словечек. Там всё чисто. В остальном кино я это не очень люблю. Считаю, что если цель благая, то и средства должны соответствовать.

Бывают разговоры: в жизни-то это есть, значит, и в кино… Но мало ли в жизни что есть. Мы, извините, и в туалет ходим. Нет, ребята, надо очень ответственно. А если не хватает нормальных средств выражения собственной мысли – это слабость. Это всё ниже пояса. Наши экраны и так уже залиты кровью, и голыми сиськами – хватит. Я против решительно.

О молодости

Есть один фильм, где Жан Габен играет барона. Он снимает в аэроклубе самолёт, летает, а потом не платит денег. Беседуют владелец клуба и молоденький парень. Парень спрашивает:

– А почему господин барон не платит?

– Ты знаешь, кто это такой?

– Ну, это барон.

– А сколько ты его знаешь?

– Пять лет.

– А я его знаю 35 лет. И мы в молодости делали такое, что ты даже и придумать не сможешь.

Вот и я в молодости делал такое, что вы даже и придумать не сможете. Но это не означает, что я буду об этом фильмы снимать.

Конечно, какая-то маленькая частичка шоу-бизнеса во мне есть. Я завишу от публики. Но многим бедным людям приходится петь старые песни, хиты, за это деньги платят. Но я-то могу без этого. Могу вам рассказать, стихи почитать новые.

То, что было, я помню. К сожалению. Но если бы вы знали, из чего это всё родилось. Из какого ужаса. Вы бы отшатнулись. Как и я. Сколько сил было истрачено впустую. На кайф, на этих баб. Сколько я бы мог сделать хорошего вам. Я не люблю в себе это прошлое. Извините, не люблю. И песни эти не слушаю. Концерты эти жуткие. Талантливый был, ну и что?

Просто мне Бог открылся. И я увидел этот свет. И этот свет осветил мне весь мой ужас. И нынешний, и прошлый. Мне стало стыдно-стыдно. Как я перед этим Богом, который за нас, на кресте, которого палкой, оскорбляли, избили, на этой жаре. И я – здесь, рядом. А он это всё видит и плачет. А я делаю. И как жить? Вот о чём базар.

О пределе

Вот батюшка один из Сирии приехал. Рассказывает на сирийском языке с переводчиком. Спрашивают его, как там жизнь православных? Отвечает: восемнадцати молодым священникам вчера отрубили головы. За то, что они не отреклись от Христа. Мы привыкли говорить. А тут вот – этот день, этот час, моя голова, эта шея, вот меч. Я вот такой христианин, то, сё. Как я буду себя вести? Я не знаю. Не знаю. Но готовиться к этому надо. Как мой отец Исаак пишет: любое дело можно сделать, если пределом поставить смерть.

О Льве Толстом

О Толстом у меня отдельное мнение, очень сложное, это долгий разговор. Скажу одно: к вере я пришёл в большой очень степени, читая его дневники. Дневники Толстого – замечательное чтение. Как же он борется с собой. У него всё кипело, страсти были сильные, графская эта порода. Я поразился его этой борьбе.

О накоплении

Мне часто дают, конечно, сценарии. Вы знаете, ничего практически нету. Очень печальная ситуация. Кое-какие молодые есть, но прям на пальцах одной руки. Есть люди, есть. Но они, как правило, без денег. А кино – это большие деньги. В общем, ситуация сложная.

Актёрский настоящий состав весь вымер. Говорят: ну сейчас же есть хорошие актёры. Ладно. Но это же не Юрий Владимирович Никулин. Не Евстигнеев. Не Ефремов. Не Леонов. Нет. Ну и что тогда говорить?

Есть в жизни страны, искусства периоды накопления. Я думаю, что сейчас именно такой период. Что-то будет. Я по своему рок-н-роллу с молодыми ребятами знаком. Сейчас очень хорошие есть. Не то, что мы. Они не тратят времени зря. Группа есть, им по 25-26 лет, они так играют. И такие люди хорошие. Замечательные, чистые, умные.

Я вообще исполнен оптимизма. Хотя приметы страшные есть в нашей жизни.