Posted 1 сентября 2015,, 07:49
Published 1 сентября 2015,, 07:49
Modified 29 июля 2022,, 13:16
Updated 29 июля 2022,, 13:16
– Начать наше интервью традиционно хочется с воспоминаний о вашем детстве. Каким вы были ребёнком?
– Очень общительным. Как рассказывают мои родители, я находил со всеми общий язык. И так как я любил петь, стихи рассказывать, в детском садике меня всё время к этому привлекали. Детей оставляли в песочнице, и мама говорила, что меня невозможно было так просто оставить. Обязательно кто-то из соседей меня приглашал пить чай. Порой она бегала, искала. Думала, что куда-то пропал. Оказывалось, что где-то у соседей сижу.
– Как вы думаете, они могли предположить, что вы станете тем, кем стали?
– Не могли предположить даже в самых смелых мечтах. Любые другие варианты – да, возможно. Но с церковью – нет. В силу того, что большинство людей в то время были далеки от церкви. И естественно, в этом направлении никто не мыслил.
Баяниста, как видите, не вышло
– Я пошёл в первый класс, и там был хор мальчиков. Помню, там был большой конкурс. Меня взяли в этот хор, одновременно обучаясь в этом хоре и участвуя в концертной деятельности, мы учили сольфеджио. Я почему-то вдобавок выбрал баян. Ну, баяниста из меня не вышло, как видите. (Смеётся.) Потом пересилило фортепиано.
Пение в хоре само по себе – это большая школа. И эта школа прежде всего учит правильному регулированию отношений между людьми. Потому что само пение предполагает, что ты должен слушать, как поют другие, и находить своё место. В этом смысле это оказывает, как мне кажется, большое влияние на психологию человека.
– Ваши родители в последующем, как и многие, пытались повлиять на выбор профессии?
– После школы я поступил на исторический факультет. Причём мой отец, в силу того что он был журналистом, очень хотел меня видеть журналистом. И я даже имел опыт написания статей. Но в какой-то момент, не знаю, почему, может из-за максимализма, мне очень захотелось поступить на истфак. И истфак, и факультет журналистики находились в одном здании, на набережной реки Ангары. И когда меня спрашивали, сдал ли я документы, я говорил, что сдал. Но не сказал, что не на журфак, а на истфак.
Вы, Сергей, как-то с выводами поспешили
– Обучаясь в университете, я взял курсовую работу, посвящённую роли церкви в колонизации Сибири. И когда столкнулся впервые с иркутскими епархиальными ведомостями и начал их изучать, поразился той просветительской деятельности, которую делала церковь в Сибири. Там описывались разные случаи обучения среди детей и т. д. И это на меня повлияло. Но когда я написал эту работу, то выводы напрашивались полностью противоположные официальной версии науки. Потому что историческая наука, тогда партийная наука, говорила о том, что церковь – опиум для народа. А здесь на основании моей курсовой, выходило, что церковь играла колоссальную просветительскую роль среди инородцев.
И декан когда вызвал меня, сказал: «Вы, Сергей, как-то с выводами поспешили. И мы решили перевести вас на другую кафедру». Я понимал, что, если скажу «нет», это прямая конфронтация. Я окончил университет в 21 год. А первую лекцию прочитал в качестве преподавателя 1 сентября, когда мне исполнилось 22 года.
Об интеллигенции и образованщине
– Уже будучи преподавателем, очень много возил литературы, которая была запрещена в Советском Союзе. Помню, как перепечатывал Солженицына на машинке. Там была статья об интеллигенции и образованщине.
– То есть вы не только печатали и распространяли? А что за это могло быть?
– Ну, 5-7 лет. В зависимости от того, что ты распространяешь. Этот период очень сильно на меня повлиял.
И когда «ушли меня» из преподавания…
– Один из моих друзей, с которым мы играли, стал регентом. Юра Хамутинников. И когда я пришёл как-то в храм в Иркутске, я увидел, как он регентует. Я дождался, мы встретились. Он предложил мне петь в хоре вместе. И я, будучи преподавателем, пел в этом хоре.
Из моих студентов кто-то это увидел и позвал остальных посмотреть. Так постепенно студенты начали ходить петь тоже. Это стало известно компетентным органам. И мне по полной программе приписали религиозную пропаганду. Сделали предложение, от которого я не смог отказаться. (Смеётся.) С преподавательской деятельностью я расстался. Собственно так и «ушли меня» из преподавания.
– На что вам пришлось жить?
– После этого мы организовали бригаду, которая делает мягкую кровлю. И в то же время я пел в церковном хоре. Меня это устраивало. Но однажды отец Борис позвонил мне из Новосибирска и попросил поработать в архиве иркутского епархиального управления.
За пение в церковном хоре – прокурорский пресс
– Иркутский владыка Ювеналий приходил в эту комнату, где я работал с архивами, мы разговаривали. И он неожиданно сделал мне предложение стать директором свечного завода. Я не отказался. Завод хорошо работал. В это время владыку Ювеналия перевели в Курск. И меня без него попросту власти начали догонять ещё из-за того случая с пением в хоре. Приезжали домой целые делегации. Помню, приехали к бабушке представители прокуратуры, характеристики собирали.
– Проблема была в том, что вы пели в церковным хоре, будучи преподавателем?
– Да. То, что я пел в церковном хоре, и то, что мои студенты тоже захотели. Меня обвинили в том, что я студентов принуждаю ходить в церковь. А я даже не знал тогда, что они ходят, потому что в лицо не всех знал. Было очень серьёзное давление. А когда они приехали к моей бабушке, а та прошла через сталинские лагеря, она им рассказала, куда им пойти. В общем, отправила в увлекательное путешествие.
В школе, в которой я учился, тоже дали команду. Преподаватели обсуждали меня. Говорили моей маме: «Да лучше б он у тебя спился или в тюрьму сел, чем с церковью связался. Позорит нас».
Вот уровень светского восприятия. Прокуроры всё-таки в какой-то момент отстали.
– Ваша семья, как я поняла, во многом вас поддержала. А когда вы приняли монашество, тоже?
– Монашество я принял на последнем курсе академии. Это было для мамы сильным испытанием. Она всё что угодно могла воспринять, но это для неё трудно было. Я её понимаю. В последующем, когда я уже стал ректором Курской семинарии, епископом стал, она приехала ко мне с племянницей Ангелиной.
Мамина манная каша – самая вкусная. Но только без комочков
– На прошлом интервью с вами я стала невольным свидетелем вашего с мамой телефонного разговора. Что-то она вам приготовила. А какое ваше самое любимое блюдо, приготовленное мамой?
– Я манную кашу очень любил. Без комочков обязательно. В мамином исполнении. Или гречневая каша с молоком. Самое главное, как это всё приготовить. Вот мама эти вещи делает отменно.
– А здоровье своё вы как поддерживаете? В связи с непростым физическим ритмом дня какие-то зарядки специальные, может, приходится делать?
– Я стараюсь, если есть время, заниматься финской ходьбой. Это очень помогает. И у меня собака есть, лабрадор Нюся, она меня сопровождает в этих походах по лесу. С ней беседовать приятно. Она на все вопросы отвечает утвердительно (Смеётся.)
– И вам, видимо, есть чем с ней поделиться…
– Конечно. И ты знаешь, что тебя поймут.
…И после этого слоников я не собираю
– Приближаясь к завершению нашего интервью, хочется утолить своё любопытство. Много, наверное, разных подарков получаете в такие праздники. И есть среди них какие-то неожиданные. Вот какой был самый необычный подарок?
– Я одно время собирал разных слоников. И кому-то я об этом сказал. Этого было достаточно, чтобы мне привезли из Индии громадного слона, метра в полтора. Вот это, наверное, был самый неожиданный подарок. Но после этого я перестал собирать слоников. Потому что подумал, если ещё такого второго подарят, мне просто жить негде будет (Смеётся.)
– Сами себе что бы вы пожелали в свой день рождения?
– Я пожелал бы себе просто терпения. Чтобы Господь, несмотря на все мои немощи и грехи, никогда не оставлял меня. Богооставленность – это самое страшное состояние человека. Человек может приобрести весь мир. Может в глазах чьих-то быть на высоте, но если Бог его оставит, то горе ему. Поэтому самое главное – чтобы милость Божья никогда не оставляла меня.
Беседовала Илона Жукова