Александр Филатов. Ранняя ягода первой любви

АЛЕКСАНДР ФИЛАТОВ

РАННЯЯ ЯГОДА ПЕРВОЙ ЛЮБВИ

Рассказ

Люся приехала к бабушке в село из далёкого северного города. Приехала недавно, а подружилась в тот же день с двумя местными девчонками. Вышло это проще простого:

— В каком?..

— В седьмой перешла!

— И мы в седьмой... Я — Валя Городова, а её Леной зовут...

— А меня — Люда. Одноклассники зовут Люсей...

— Ой, Люся — лучше!

На том и остановились, что Люся — лучше. А Валя сразу попросила бабушку, чтобы та отпустила внучку с ними — купаться.

— Да смотрите только, — сказала бабушка, — Людочка не умеет плавать! Людочка — девочка городская...

На что Люся ответила:

— Ну, ба-а! Я не маленькая...

И убежали втроём.

К речке шагов сто идти, не больше. Прибежали, словно всегда тут были. И пацанвы, и девчонок полно вокруг: кто на песке валяется — загорает, кто прыгает с моста — ласточку крутит.

Голова кругом пошла у Люси — сколько речек из поезда видела — и ни одна не запомнилась — все проносились и сгорали, как метеоры, и из памяти выветривались, а в эту влюбилась. И трава всюду, и листья кувшинок, как сердечки, и утки совсем ручные — вкусное выпрашивают...

— Скажи, — шепнула Валя, которая себя уже зачислила в первые подруги, — у вас тоже так?

— Нет, что ты! — крикнула Люся и головкой замотала, и руками. — Нет! У нас на речку только рыбаки ездят, когда сёмга идёт! Но я никогда не была там. Это папа мне говорил.

Через минуту-другую их окружили, а ближе всех — взлохмаченный крепыш. Люся посмотрела на него, и он почему-то сразу понравился ей больше других.

— Я приехала к бабе Уляше, — проговорила она вроде всем, а получилось так, что только ему, крепышу, проговорила, — Зовут меня Люся.

— Я — Колька! — сказах он и добавил, — в восьмой перешёл... Между прочим, сын собственных родителей, на гитаре не играю, но курящий...

Но Колька не стал курить, хотя спичками потарахтел у Люсиного лица. Тут же сконфузился, покраснел даже, что, впрочем, заметила только Валя.

— С севера? — спросил он достойно, взглянув на Люсю.

— Конечно, Колька. А ты разве не знал? — проговорила Лена.

— Я так и подумал — белая, загара нет...

— У вас там есть белые медведи? — неожиданно пропищал малыш с облупленным носом и головёнкой гладкой, как колено.

— Не знаю. В зоопарке есть, а так — не знаю, — сказала Люся и растерялась немного.

— В зоопарке! Гля на неё, в зоопарке! — зажужжала мелкота.. Мы и сами видели в зоопарке. В Харьков ездили... А чтоб на воле?..

— Марш отсюда! — крикнул Колька. И все рассыпались, кроме Вали, Лены, Люси и его, конечно.

— Коль, — проговорила Валя, усаживаясь на песок, — она тоже в седьмой перешла. Правда, здорово?

Колька ничего не ответил. Да и что собственно здорового в том, что в седьмой перешла? Отошёл чуть в сторону и присел на рубашку. А поглядев на Люсю, отметил про себя, что она красивая, что она самая красивая.

— Коль, — снова сказала Валя, — а у них только ягель растёт, представляешь, какой ужас...

— Ну и что? — произнёс он равнодушно и тихо, — Ягель так ягель. Мне не всё равно, что ли?

— Ой, Люся! Да ты и не знаешь, — закричала Лена, — что Колька капитаном хочет стать... А какое он сочинение написал! Нам Лидия Петровна читала, так у неё слезы наворачивались... Она всем на школьной линейке читала и говорила, что он вырастет настоящий человеком!

Люся хотела оказать: «Как это здорово, что капитаном!», но не смогла, а только посмотрела на него широко открытыми глазами.

— Так у вас только ягель? — странно и неожиданно спросила Валя. — Неужели один прямо — ягель?

— Тундра у них, что переспрашивать? — сказал Колька, чуть дыша. — У них — мхи да лишайники, и редко — карликовые ивки с берёзками...

— И цветов нет? — перебила его изумлённая Валя.

— Нет! — ответила Люся. — В магазине бывают. Но это к праздникам привозят откуда-то...

— Зато ягод у них — завались! — снова сказал Колька. — Там ягод, что у нас...

— Ой, ой! — не дала договорить Валя. — Я и забыла — в лесу земляника спеть начала... Айда — за ягодами!

Колька оживился тотчас, улыбнулся даже, показав ровные зубы, и проговорил, будто безразлично, то есть ему казалось, что безразлично:

— Затяжная весна была, нет ещё земляники. Через недельку, не раньше, будет. Вчера мы с Докой гоняли на великах — все поляны облазили — не покраснела ещё.

— Колька, пойдёшь с нами? — спросила Лена . — Сразу говори: пойдёшь?

— Угу, — ответил тот. — Если через недельку...

А сам посадил на палец божью коровку и разглядывать стал.

— Через недельку, говоришь? — вмешалась Валя.

— Раньше мне нельзя — до среды я на пришкольном работаю... Отпалывать надо!..

— Значит, в среду! — крикнула Валя. — Как здорово! За ягодами... Вчетвером!

И Люся её поддержала:

— Как здорово! За ягодами! Вчетвером!

— Давайте Доку возьмём, — осторожно попросила Лена. — Он всё знает в лесу. У него отец, Люся, если хочешь знать, егерь... Дока и сам из ружья стреляет...

— А куда пойдём? — спросил Колька.

— В дальний Рукав!..

— Лучше — на Погорелое...

— Можно и на Погорелое...

— Доку спросим... Ой, Люся, какой он рыжий! А глаза синие-синие. Его «глобусом» дразнят за его глаза... Это ж не плохо, правда?.. С ним вот учится, — тараторила Лена и на Кольку указывала.

— Одни девчонки так и дразнят, — пробурчал Колька.

Они ещё долго обсуждали своё предприятие, уточняли детали: как одеться, что взять. Кому сало выпало, кому — хлеб и вода, кому — ножик. Люся — приезжая. A раз так, ей можно ничего не брать. Но Люся тут же запротестовала и сказала, что она непременно что-нибудь да возьмёт. У неё есть морской бинокль и компас с зеркалом.

При слове «бинокль» глаза у Кольки запрыгали, заблестели, словно искорки на жарком костре, он едва удержался, чтобы не закричать: «Вот это — да! Я буду ходить с биноклем, как... Девчонкам он ни к чему...»

Ещё что-то хотел закричать, но только подумал так. Всё понимающая Валя немедленно перевела разговор на другое — начала специально для Люси описывать Погорелое.

Её поддержала Лена, а потом — и Колька, которому не хотелось ввязываться в болтовню, но вот ввязался-таки, не заметив как...

— Там яры — страшенные... А в ярах волки водятся...

— А то раз гадюка вокруг ноги обвилась...

— Говорят еще, гадюки в рот заползают...

— Бабку Феньку к доктору возили в город...

— Говорят, там и барсуки — во какие живут... Как кабаны!

— Ой, как же мы про кабанов забыли? Они пол-леса распахали...

— Основная дорога вот так пойдёт, а наша — сюда повернёт. Так чтобы не заблудиться... — тараторила, жестикулировала, рисовала в воздухе Лена и пугалась сама того, о чём разговор завела.

— Ещё бывает...

Люсе тоже страшно стадо. Она хотела сказать: «Раз волки на Погорелом, то лучше уж идти в этот самый Рукав». Но, взглянув на Колю, старалась молчать изо всей мочи. Он ещё плохо подумает о ней...

Подошёл Дока. Его никто сейчас не ждал, не думал о нём никто, наверное, а он подошёл. С ластами и маской, в одних плавках. Загар почти к нему не пристал. Только волосы были, как солнце. Не глянешь, чтоб не прижмуриться. И глаза, как океан на глобусе, совершенно синие. Лена выложила ему всё про ягоды, слова не дав никому сказать. Дока, будто и не слышал её. Спросил у Кольки спички, потоптался немного, а потом крикнул, отойдя в сторону:

— В ту среду — не могу. Очередь наша коров пасти.

— Отец попасёт, — сказал Колька.

— У отца голова болит, приступ был... — проговорил Дока и медленно полез в воду.

Крикнул потом, продувая трубку и ополаскивая маску:

— На Погорелое идите, в Сушков яр!

И нырнул под воду.

* * *

Люсина неделя будто распалась на две части. До воскресенья она только и думала, что вот в лесу встретит волков или кабанов и страшно закричит. Как она ни убеждала себя, что если вместе, то не так страшно, из этого ничего не выходило. А потом вдруг ощутила как-то, что и хорошо, что зажмурится и закричит, но почему ощутила, она хранила в великой тайне даже от самой себя. И про себя оправдывалась: «И не так всё это! Прямо — уж... Всё это ерунда!»

Раза два на речку сама сбегала, нашла заросли ивняка и крапивы, где погуще, и углубиться пыталась. Делала пяток шагов, но останавливалась — что-то давило на неё, невидимое, а давило, даже горло пересыхало. Непривычно шелестело над головой — тихий выкрик сам вырывался из груди... Вся сжималась в кулачок, вертела головкой и презрительно думала о себе, но ничего не помогало. Крохотные заросли, где то и дело шныряли деревенские дошколята, играя в палки-стукалки, были для нее непреодолимой преградой...

В воскресенье утром она снова собралась на речку и хотела уже выйти из комнаты, как раздался стук. Не успела Люся и слова сказать, как влетел Колька. Запыхавшийся, кудрявый и крепкий. Да прямо с порога и ляп:

— Айда со мной! ..

— Куда? — чуть слышно спросила она.

— В Сосновку. Три километра отсюда. Дядька послал за деньгами к приёмщику. За шкурки кроличьи...

Люся ничего не ответила, взяла беретку и пошла вслед за ним. Молча села на раму велосипеда, не спросив даже, как это делается, хотя никогда в жизни не каталась на раме, а когда тронулись, удивилась — как удобно сидеть!

Колька крутил здорово, И дорога, будто асфальтированная, и Колькины руки вокруг Люси — никуда не вывалишься.

Колька крутил и крутил, не жалея ни легких, ни мускулов, ни велосипеда. И надо бы притормозить на спусках да кочках, но он думал и делал всё вопреки здравому смыслу. Более того, он даже придумал неожиданно, что им непременно надо упасть, как это видел он иногда в кино. Но как упасть, чтобы весело это вышло, и Люся не ударилась, он не знал. Этот вопрос мучил его и перерос в желание. А желание требовало, и Колька почти решился, но не рассчитал — появились первые дворики Сосновки, и какая-то девчонка, с Люсю, перебегала дорогу.

Колька подумал, какая она, эта девчонка? Как Люся? Неужели такая красивая? И подумал бы ещё, что не такая, что таких нет или что таких совсем мало, как вдруг увидел знакомый забор и дом приёмщика и тормознул...

Ехали обратно вначале той же дорогой, и Люся теперь не прижималась к рулю, не смотрела дорогу в мелькающие спицы, а отдалась с радостью силе Колькинах рук — больше нажимая на правую и чувствуя, как жарко дышит он в завитушки её кудрей.

— Хочешь, раков в ручье наловлю? — спросил Колька запыханно и повернул руль вправо. И велосипед вместе с седоками нырнул на узкую тропу между зарослями чернобыльника.

— Хочу! — крикнула Люся, хотя подумала не совсем так, а подумала: «И хочу и не хочу...»

Колька то стремительно бежал по ручью, брызгаясь прозрачной водой, то проваливался в глубокие ямы и исчезал с головой. Выныривая, кричал: «Лови»», тут же исчезал в зарослях рогозянника, снова появлялся, громко шумел, прыскал водой, хохотал, затаивался... «Ах, удрал! Вот клешня — гляди! Одна клешня... Ну, я его сейчас, парикмахера... Да ты не бойся их... Они с виду страшные... А так — смирные! За бок его, пальчиками...»

Около Люси по траве уже ползали бессмысленно и беспорядочно раки — пять, семь, нет, уже десять — когда Колька наконец-то вылез из ручья, собрал охапку хвороста, уселся рядом и поджёг костер.

— Ты их испечёшь? — спросила Люся.

— Ara! Вкуснятина! Ты пробовала когда-нибудь?

— Только креветок и крабов...

— То — дрянь! Я тоже пробовал...

Костерок прогорал, и раки ползли к воде, путаясь в траве. А Колька и не собирался класть их на огонь, впервые в жизни это случилось с ним. Раки ползли в ручей. Ну и пусть ползут!.. Колькины глаза сами горели двумя костерками, а он не знал, как потушить их! Схватив коробок со спичками, стал подбрасывать его, вертеть в руках, тарахтеть... Что же она не обращает внимания, что же не спросит — откуда и для чего эти спички? Неужели не понимает? Неужели трудно сказать: «Коль, ты куришь?» У него и ответ давно готов: «Пробовал! А как ты приехала, в тот же день бросил и слово дал...» Но он неожиданно покраснел и почувствовал это, а взглянув на Люсю, такую непохожую на других, испугался того, что готов был только что сказать, и подумал: «Еще загордится, подумает, что и вправду из-за неё бросил... Это совпадение! Сам собирался! Да и курит он с апреля всего-то...» Он успокоился немного, хотя по-прежнему было обидно, потому что она никак не поймёт, почему он не прячет спички... Ему и в голову не могло придти, что Люся действительно не видела этого злополучного коробка, что она видела только его, не похожего ни на какого другого мальчишку — такого ловкого, сильного, умеющего всё, а главное, совсем не вредного...

Во второй половине дня Люся поджидала Валю, но та не приходила. И Лена не приходила. Люсе очень хотелось сказать им что-то важное о Коле, как о великом открытии. А когда они не приходили и не приходили, а часы отстукивали время, она поняла вдруг, что важного и не собиралась им говорить. На вопрос бабушки: «Почему ты не идешь на улицу?» — Люся ответила, что собирается написать письмо маме, а теперь думает, что написать.

Бабушка тут же подсела к ней и попросила, чтобы Люся обязательна написала про курочек, которых теперь много, и про молоко, которое она покупает для Людочки у соседки, и ещё про что-то... А Люся спросила, перебив её:

— Ба-а, Валя — хорошая девочка?

— Хорошая, — ответила бабушка.

— А Лена?

— И Лена — хорошая.

— А... — Люся не стала говорить дальше.

Зато бабушка сама сказала:

— У нас, Людочка, все хорошие. И Коля — тоже. Из семьи умной — у него отец агрономом был... А мать — певунья да красавица, клубом заведовала. Да вот горюшко-то какое — о прошлой зиме угорели!.. Коля — мальчик самостоятельный! Дa ты не гляди, что они деревенские. Вот и папа твой тут вырос...

Люся и не глядела, что деревенские, и бабушку перестала слушать, а думала о Коле. Вроде и получалось всё хорошо, а вроде — и нет! То ей виделся он большим героем, то — ныряющим за раками, то таким, каким был на речке в первый раз...

А ночью он приснился ей капитаном, как папа. И она, Люся, ждала от него, как от папы, плитку шоколада, теннисный костюм и крошечного заморского попугайчика. А когда он протянул ей алый костюм и ракетки, перевязанные лентой, расплакалась от стыда...

Весь понедельник и вторник до самого вечера она никуда не ходила, сидела на кровати, поджав ноги, писала маме письмо. Хотела, чтобы и о Коле что-либо в письме вышло, но ничего, кроме строчек с бабушкиными курами и соседским молоком для Людочки не получалось. Не получалось и тогда, когда написала о подружках и о том, что вот в среду они вчетвером пойдут за ягодами, а вчетвером — это она, Валя, Лена и ещё... одна девочка. Написав ещё про одну, Люся рассердилась на себя — вот и врёт, оказывается, не хуже других. Скомкала письмо и вышла на улицу. Пошла прямо к школе, где и встретила Валю и Лену. Те гоняли в классики .

— Я буду третьей, — подходя, сказала Люся.

— Мы уже не хотим! — вскрикнула Валя и классаночку подхватила.

— Ну, Валька! — попробовала протестовать Лена.

— Не хотим! — настойчиво повторила Валя.

И тут же на лавку села.

— Ты болела? — спросила у Люси Лена.

— Нет, не очень! Просто писала маме письмо.

— А Колька... — но Лена не договорила, что «А Колька..», а Люся не переспросила, зато обратилась к Вале:

— Мы пойдём завтра за ягодами?

— Пойдём, — сказала нехотя Валя и тут же спросила:

— Ленка, ты домой идёшь? Смотри, я пошла!..

Люся осталась одна. Попрыгала немного по пустым квадратам, немного посидела, рассматривая сквозь штакетник вечернее стадо, а потом и сама ушла ужинать.

* * *

Люся проснулась часов в шесть. Быстро оделась и вышла во двор. Бабушка уже накормила кур и чистила к завтраку картошку.

— Ты что это чуть свет встала? — встревожилась она, привставая с дубового кругляка.

— За земляникой идём сегодня, — сказала Люся и сощурилась от обильного света.

— Так рано? — спросила бабушка и засуетилась, наставляя внучку, — Смотри, от девчат не отставай... Под ноги гляди, ты по лесу ходить не умеешь! Да глаз — не застегни... Подожди, подожди — у меня тут молочко парное, я налью в бутылку... Булку на кухне возьми...

Люся вышла со двора. Она никогда не испытывала такого тепла в такую рань и такой необыкновенной лёгкости. Ей казалось, что купают её в этих лучах, в этом прозрачном воздухе, парном воздухе. «Что это? Что? Ну почему улыбаюсь я так? Это утро! Какое утро! Солнце, солнце... Сколько же его! Повсюду солнце, и ласточки повсюду! Как хорошо быть деревенским... Как быть хорошо!..» — думала и шептала она.

Незаметно вышла на сквозную улицу, прошла по ней метров сто, а может, чуть больше, села на хворостяной диванчик и подруг стала поджидать. Так и просидела бы она, если б не Валина мама, которая сказала, что они недавно с Ленкой ушли, говорили, что и за ней, Люсей, забегут...

Люся посмотрела на неё недоумевающе, хотела сказать что-то, да вдруг вскочила и опрометью побежала по селу в ту сторону, где лес ещё дымил утренним туманом. Надеялась — вот догонит девчат, вот они испугают её: «Ой!». Потом все рассмеются и будут говорить: «Мы знали, что ты, Люська, настоящая, видим точно, что не паинька, как некоторые городские...»

За околицей остановилась, перевела дыхание, оглянулась назад. Нигде ни души. Только в селе трактор лопотал, да на речке крякали утки.

Неожиданно дорога разделилась на две. И Люсе надо было решить — какая же из них основная. Она пыталась вспомнить, как в воздухе рисовала Лена, когда говорила: «Вот так будет одна дорога...» Но ничего не вспомнив, пошла прямо. Она не слышала ранних кузнечиков, не видела возни жучков на прикатанных колеях.

Ей стало страшно. И больше оттого, что лес не рядом, а где то в полукилометре. Люся вспомнила о бинокле, посмотрела — лес был в дымке, жаль, и листочки не различимы. Осторожно ступая, пошла она и пошла, чувствуя через кеды каждую шероховатость, каждый комок засохшей земли.

— Ну, почему они ушли без меня? — спросила себя Люся и остановилась.

Поглядела вперёд, потом назад поглядела, долго думала, но так и не решила — почему всё-таки? И почему Коля ушёл только с ними, а о ней забыл? Разве плохое что она сделала там, на речке, когда показывала ему, как умеет танцевать? Но он же подпевал ей... Или ему не понравилась её вольная программа, с которой она выступит осенью на спартакиаде школьников?.. Так он тоже сказал: «Класс! Жаль у нас гимнастикой негде заниматься...» И руку потом пожимал...

С этой мыслью помчалась она на уже различимый частокол крупных дубов и осин на опушке, на решето сплетённого терновника. Перевела дыхание, когда лес обступил её разом, когда сойка завопила в густых кронах. Люся вздрогнула и попятилась назад, к свету.

— Девочки! — закричала она.

Но крик не получился, ничего не получилось. Только поняла, что слёзы щёки обжигают. Отошла от леса подальше, отмерив полста шагов, снова закричала:

— Девочки!

И снова голос сорвался.

— Тинь-тинь, — прозвенела рядом птица. Люся увидела её и обрадовалась. Тогда и сказала себе, что она трусиха, что никто из неё не выйдет, что всё, о чём ей говорили книжки, которых она прочитала так много, это не для неё, раз она леса испугалась...

Время бежало своим чередом. И солнце начало подпекать, и травы залепетали. Люся уже пятый раз входила в лес и убегала назад, к своей отметке, где лежал свёрток с булкой и бутылкой молока. Один раз даже прошла среди деревьев шагов пятнадцать-двадцать и уже подумала, что сможет идти дальше, но ноги сами вынесли её, сами отказались от лесной прогулки.

Она плакала теперь и остановиться не могла, усевшись в траву и уткнувшись подбородком в острые колени. Она боялась измазаться пылью — вдруг Коля о ней нехорошо подумает? Коля… Коля...

И как раньше только не догадалась! Как не догадалась, что во всём виноват только он! Он — как и все мальчишки! И совсем не нравились ему её волосы, и рассказывает теперь, наверно, им — какая она неуклюжая... И смеётся, смеётся со всеми вместе — с Валей и Леной...

— Да, да! — прошептала Люся. — Ты точно такой же, как и все другие, вредный задавала!

Прошло время. Из леса донеслись неотчетливые голоса. Она вскочила — и к лесу. У самого терновника увидела вдруг розетки земляники, точь-в-точь такие, как в садовом календаре. И среди белых цветков и зеленой завязи — одна красная-красная ягода. Тонкий прутик прогнулся, а ягода, поймав солнечный луч, наслаждалась теплом и дразнила... Люся наклонилась, запустила пальцы в самую землю и вытащила весь кустик с корешками и крупинками земли. Хотела тут же бежать домой. Но голоса настойчиво повторились и теперь — отчётливо. И не чьи-нибудь, а голоса Лены и Вали.

— Я здесь! Я здесь! — закричала Люся, как могла.

Вскоре появились девчата. Они были вдвоём.

— А где же Коля? — спросила Люся.

— Мы за ним, между прочим, не бегаем, — холодно ответила Валя.

— Но он же собирался в лес...

— Пока на велике с тобой не катался — собирался, — сказала Валя.

— Валька, не будь дурой! — выкрикнула Лена.

— На каком велике? — переспросила Люся.

И тут же, густо покраснев, добавила еле слышно:

— Я не знала, вот честное пионерское, не знала...

— Люсь, ты не думай, — сказала Лена. — Это Валька вообразила, что он за ней бегает!

— И ничего не воображала, — ответила Валя. — Подумаешь, Колька! Нужен он мне больно!

— Он мне тоже не нужен, — поспешила заверить Люся. — Он сам меня позвал... И вы потому не зашли за мной?

— Это она, — прошептала Лена и указала на Валю.

И сказала потом через паузу:

— Хочешь, возьми мои ягоды! Тут их так мало. — Ранняя ещё ягода, зелёная...

Люся поглядела на красные шарики на дне стеклянной банки, такие красивые, пахнущие коварным лесом, но так хорошо пахнущие, что у неё задрожали ресницы, и она замахала руками, приговаривая:

— Конечно, конечно! Только самую малость... Они такие красивые. Я никогда таких не видела — как звёздочки наливные...

Лена тотчас отделила немного, и Валя отделила. А у Люси ещё своя ягода была с корешками и розеткой бархатистых листьев. Она зажала её в ладошке и никому не показывала.

— Люсь, ты ничего не знаешь? — спросила загадочно Лена.

— Ничего, — ответила Люся, разглядывая сквозь стенку целлофанового кулька горсть земляничек.

— И про Кольку ничего не знаешь?

— Вот честное слово даю, он мне не нужен. Поверьте! Ну, ни капельки не нужен. Он сам приехал тогда. Просто я никогда не каталась на велосипеде, — оправдывалась Люся.

— И ты не знаешь, что он ногу выломал? — выкрикнула Валя.

— Как выломал? — спросила Люся и упустила кулёк.

— В школе парты на машину грузил и упал. Страшно глядеть, — с жаром говорила Лена. — Доктора вызывали, хотели в город в больницу везти, но вроде кость не сломана... И теперь Колька сидит дома, потому что не может наступить...

— Ничего там страшного, подумаешь! — сказала Валя.

— Мы проведаем его? — умоляюще попросила Люся.

— Уже проведывали, а тебе неудобно. Кольку начнут дразнить. А он не любит, когда его дразнят...

— И прямо уж, Валька! Так и дразнить! — крикнула Лена. — Всё-то ты наперёд знаешь...

Потом они шли молча и через косяк поля, и по селу. Обиженная Валя впереди, всё убыстряя шаги и отдаляясь, а позади Лена и Люся.

— Вот живёт Колька, — прошептала Лена возле небольшого домика в два окошка на улицу. — Пойди проведай, а я пойду Вальку догонять.

Люся осталась одна на широкой сельской улице, стыдясь того, что она подумала о нём в минуту отчаяния. Но потом успокоилась и решила, что сейчас войдёт в дом, расскажет всё и попросит простить её. Она толкнула калитку, взошла на крыльцо и постучала.

— Входите! — услышала она.

Будто влетела на Колъкин голос и остановилась вдруг — то ли дух не могла перевести, то ли страх охватил — сердце стучало, стучало...

Колька сидел на стуле, далеко вытянув ногу. Он хотел привстать, но Люся остановила его взглядом и словом:

— Болит?

— Да! — сказал Колька и покраснел. — Вывих у меня.

— Люся поглядела на посиневшую ногу, зажмурилась и неожиданно, как телёнку пучок травы, протянула красную ягоду в зелёной розетке листьев. И лишь потом подала небольшой целлофановый кулёк...

Колька заулыбался и проговорил:

— Пускай тебе! Ты-то и видишь землянику впервые? А ягода зелёная ещё!.. Страшно было?

— Страшно! — не соврала Люся.

А дальше не о чем было говорить. «Вот разве бинокль?» — подумала она. «Конечно же, бинокль! Я подарю ему бинокль!»

И Колька, как сдурел, не оторвёт глаз от настоящего морского бинокля, смотрит и смотрит, оттого даже боли не чувствует.

— На! — проговорила Люся и протянула бинокль.

И рука Колькина уже дёрнулась, и благодарность сверкнула в глазах, но подумал в последний миг: «А ну, как засмеют! И Люся что подумает о нём...»

Но Люся была так чиста, так хорошо глядели глаза её, что Колька сразу принял бинокль к груди и ничего не мог произнести.

— Читаешь? — нарушила молчание Люся. — «Два капитана» читаешь?

— Да, — оживился он. — Ты знаешь, Люся, это о Сане книжка... Знаешь, какой это человек! Если б ты знала! И о Севере, Люся! Саня — это что надо! Таких бы...

— А Катя? — спросила Люся, но тут же засуетилась, словно что-то нехорошее сказала.

— И Катя...

— Ну, я пошла, Коля! А ты выздоравливай. Я завтра снова приду с девчонками. Ладно?

Колька допрыгал на одной ноге до порога, не выпуская бинокля, и всё думал: «Красивая эта Люся! И ни на кого не похожа. А когда я стану, как Саня, капитаном, то улечу на Север... И найду её там снова. Потом земли буду открывать... Будет катастрофа... А я на лыжах — по торосам, потом — на собаках... Дойду, обязательно дойду... Как Саню Катя, так и меня будет ждать она...»

Но когда Колька посмотрел с крыльца на улицу и увидел, как рядом с его домом мальчишки гоняли футбольный мяч, вдруг тронул Люсю за плечо и оказал:

— Не надо ко мне приходить, ладно, Люсь?.. У меня дядька, обидит ещё... Он пьёт постоянно! Я лучше сам, вот немного отсижусь, а?

Люся поглядела на него так, как никто в жизни не глядел на него, и медленно пошла, не сказав ни слова.

— Люся! — закричал он вдруг, когда она готова была скрыться за поворотом. — Люся! Приходи обязательно, я буду ждать...

Публикуется по авторской машинописи

На фото: До рокового выстрела. 1958